Как врачи ставят на себе эксперименты

Катетеризация сердца сегодня – рутинная процедура в кардиологии, но так было не всегда. До какого-то момента бытовало мнение, что попадание в полости сердца инородного предмета приводит к неминуемой смерти. И вот однажды молодой врач Вернер Форсман решил развеять это заблуждение. Зная об успешных опытах на животных, он решил провести катетеризацию сердца прямо на себе. Запреты руководства не смогли остановить амбициозного ученого.

Как это происходило и какие последствия для карьеры Форсмана имел этот эксперимент, читайте в этом фрагменте из книги Сандипа Джохара «С открытым сердцем»

***

В 1922 году, за семь лет до свидания с Дитзен, восемнадцатилетний Форсман поступил в медицинскую школу Берлинского университета. На первом курсе его подташнивало от экспериментов над животными – как и многие трепетные подростки, он не получал удовольствия от препарирования лягушек.

Форсман позже вспоминал, как однажды пошутил профессор анатомии: «Единственный путь к сердцу женщины – через ее вагину. Из матки и фаллопиевых труб надо попасть в полость малого таза, оттуда через лимфатическое пространство и протоки нужно следовать ввысь по венам, и вот вы у цели!» Форсман в своих записях ехидно подметил, что, возможно, именно эта шутка и вдохновила его на попытки попасть в сердце через сосудистую систему.

В первый же год обучения в медицинской школе Форсмана очаровало сердце, в особенности его заинтересовали эксперименты французского ученого Клода Бернара, считающегося отцом современной экспериментальной физиологии. Бернар замерял давление в камерах сердца лошадей и других животных, вводя им в сердце резиновый катетер через сосуды. (К слову, именно он придумал термин «катетеризация сердца».) Проведенные Бернаром исследования на животных убедили юного Форсмана, что введение катетера в человеческое сердце возможно и даже может быть безопасным. Юный студент-медик хотел узнать давление в камерах сердца и направление кровотока, понимать и структурировать его функции, как функции сложного механизма. Несомненно, он хотел избавить сердце от присущей ему эмоциональной коннотации. Тогда мысль о том, что человеческое сердце, подобно сердцу животного, является лишь насосом, по-прежнему оставалась еретической.

Весной 1928 года Форсман окончил медицинскую школу и влился в команду хирургов в зберсвальдской больнице «Агуста-Виктория». Вскоре после поступления в интернатуру Форсман упомянул о своей заинтересованности в катетеризации сердца в беседе со своим руководителем Ричардом Шнайдером, скромным и сдержанным научным сотрудником-администратором и другом семьи.

Форсман описал свой дерзкий план – он намеревался ввести тонкую, гибкую трубку в одну из вен, довести ее до верхней полой вены и таким образом попасть в правую половину сердца. Помимо всего прочего, он хотел провести эту процедуру на живом человеке, а именно – на самом себе.

Шнайдер, как и большинство научно-административных сотрудников среднего звена, не пылал любовью к подобным авантюрам. Подумай о матери! воскликнул он. Подумай, каково мне будет сообщать даме, уже потерявшей мужа, что ее единственный сын умер в моей больнице в результате одобренного мною эксперимента?» Однако Шнайдер не стал разубеждать Форсмана в состоятельности его идеи. Он предложил ему для начала опробовать свою технику на животных. Но Форсман был дерзким, амбициозным и наивным в вопросах академической науки и не отказался от своих планов. Он убедил помочь ему в проведении эксперимента своего коллегу-интерна Петера Ромейса¹. История гласит, что за неделю до своей вылазки с медсестрой Дитзен Форсман встретился с Ромейсом в операционной. С помощью своего коллеги Форсман сделал надрез на своей левой руке и ввел резиновый катетер, предназначенный для мочевого пузыря, в латеральную подкожную вену, которая отвечает за выведение крови из руки. К сожалению, катетера длиной тридцать пять сантиметров оказалось недостаточно, чтобы достать до сердца. (Как правило, расстояние от руки до сердца в теле взрослого человека составляет от шестидесяти до восьмидесяти сантиметров.) Когда Форсман стал настаивать на том, чтобы дойти до кабинета флюороскопии и сделать снимок, дабы узнать, где именно находится катетер, Ромейс запаниковал и его выдернул. Ромейс позже говорил, что всегда считал Форсмана «несколько чудным, своеобразным человеком, одиноким и замкнутым, который почти никогда не общался с коллегами, кроме как по делу. Никто не знал, размышляет ли он о чем-то или вовсе умственно неполноценен».

Хотя это по большей части скрывалось, проведение экспериментов на себе давным-давно практиковалось в медицине.

Журналист Лоуренс Альтман описывал, что на протяжении столетий врачи и ученые часто предпочитали сначала проверять свои идеи на себе. Некоторые руководствовались тем, что этичнее будет сначала удостовериться в безопасности эксперимента и лишь затем подвергать риску пациентов. С другой стороны, экспериментировать на себе нередко было удобнее – иногда найти подопытных было непросто. К примеру, в XVIII веке Джон Хантер, придворный врач короля Георга III, целенаправленно ввел себе в член гнойные выделения пациента с гонореей, чтобы изучить способы передачи этого заболевания, и в итоге заболел гонореей и сифилисом (оказывается, у пациента были оба эти заболевания). Через сто лет студент-медик в Лиме, Даниэль Каррион, ввел себе кровь мальчика, болеющего распространенным в Перу заболеванием verruga peruana перуанской бородавкой, чтобы доказать, что эта болезнь и лихорадка Оройя» на самом деле являются последствиями заражения одним и тем же инфекционным возбудителем. Каррион впал в кому и умер спустя тридцать девять дней.

Неделю спустя, 12 мая 1929 года, пока его коллеги дремали в своих дежурках, он был готов повторить свой эксперимент. Дитзен полагала, что станет первым подопытным Форсмана. Форсман считал иначе. Какими бы ни были мотивы Форсмана, он в конце концов уговорил Дитзен, операционную медсестру, у которой были ключи от склада, достать ему катетер подлиннее; он позже писал, что вился вокруг нее, «словно кот-лакомка вокруг крынки со сметаной». 

Надрезав кожу на внутренней стороне локтевого сгиба своей левой руки, Форсман для лучшего обзора расширил рану металлическими хирургическими щипцами. Он сделал надрез вдоль латеральной подкожной вены, иногда промакивая сочащуюся кровь, чтобы она не мешала ему работать. Он вытянул вену на поверхность; по цвету и текстуре она напоминала дождевого червя. Затем он надрезал вену. Кровь быстро вытекла из нее, и она тут же спалась, как хлипкая мембрана. Форсман ввел полученный от Дитзен шестидесятипятисантиметровый катетер и продвинул его дальше по вене. Позже он говорил, что чувствовал тепло, когда гибкая трубка царапала изнутри его вены, а еще у него началось легкое покашливание, которое он списал на раздражение блуждающего нерва – центрального нерва вегетативной нервной системы. С катетером, торчащим из кровоточащей руки, он отпустил Дитзен (она к тому моменту была разозлена, протестовала и пыталась освободиться от пут, которыми была привязана к столу) и велел ей пойти с ним в лабораторию флюороскопии, чтобы сделать снимок. Дитзен подчинилась, – возможно, она понимала, что они собираются войти в историю, а может, просто боялась порезавшего себя интерна. Они проскользнули этажом ниже. В кабинете флюороскопии Форсман лег на каталку, а Дитзен держала перед ним зеркало, чтобы он видел конец катетера на экране аппарата. Первый снимок показал, что катетер еще не достиг цели, и тогда Форсман протолкнул его еще глубже в руку, почти полностью введя его в вену. Прямо посреди этого процесса в кабинет флюороскопии ворвался сонный и всклокоченный коллега Форсмана, Ромейс, и попытался остановить его. Судя по всему, по больнице прошел слух, что Форсман пытается покончить с собой. Ромейс обнаружил безмолвного и бледного Форсмана лежащим на окровавленной каталке с по-прежнему торчащим из руки катетером, неподвижным взглядом уставившегося в потолок. «Какого черта ты творишь?» закричал Ромейс. Форсман писал, что был вынужден «разок-другой пнуть его по ногам, чтобы тот успокоился».

Когда Форсман ввел в вену оставшиеся несколько сантиметров катетера, его кончик, очевидно, прошел под мышку и вошел в правое предсердие. Это был переломный момент, которого долгие годы ждали и боялись мыслители и врачи, – по сути, это было осквернением. Дитзен и обалдевший лаборант рентгенлаборатории сделали снимок, документирующий положение катетера. Затем Форсман вытянул трубку катетера из своего тела.

Узнав о том, что натворил Форсман, Шнайдер рассердился, но признал (за кружечкой в близлежащей таверне), что Форсман оказал развитию медицинской науки неоценимую услугу. «Говори, что ты экспериментировал на кадаврах, прежде чем опробовал это на себе», – настоятельно советовал Форсману Шнайдер, надеясь, что тогда научное сообщество не сочтет того сумасшедшим. В любом случае в Эберсвальде его подопечному больше делать было нечего. Шнайдер посоветовал Форсману перевестись в другое учреждение, более ориентированное на исследовательскую деятельность, где он смог бы и дальше развивать свои идеи.

Спустя несколько месяцев Форсман занял неоплачиваемую позицию в берлинской больнице Charité. В ноябре 1929 года он опубликовал отчет о поставленном на себе эксперименте в ведущем журнале «Еженедельник клинической медицины»¹. Его отчет «Зондирование правого предсердия», получил широкую огласку в прессе, но медицинское сообщество лишь посмеялось над Форсманом, и он обзавелся репутацией полоумного. На тот момент у его открытия не было никакого практического применения оно появилось лишь несколько лет спустя, – и предложение Форсмана использовать катетеризацию сердца для изучения метаболических процессов или сердечной реанимации никого не вдохновило. Более того, один из ведущих немецких хирургов Эрнст Унгер сделал ложное заявление, что много лет тому назад уже проводил катетеризацию сердца, и обвинил Форсмана в том, что тот при публикации не сослался на его авторство. Это заявление было опровергнуто редактором «Еженедельника». На волне противоречий в медицинском сообществе двадцатишестилетнего Форсмана уволили. Председатель совета больницы, один из ведущих академических специалистов в немецкой хирургии Фердинанд Зауербрух, по слухам, сказал Форсману: «Ты годишься для работы в цирке, а не в клинике с хорошей репутацией».

В январе 1930 года Шнайдер разрешил Форсману вернуться в зберсвальд, где молодой врач продолжил свои эксперименты с катетерами. Он наконец-то стал проводить исследования на животных; собак для экспериментов он держал в квартире своей матери, потом делал им укол морфия, клал их в мешок и вез в больницу на своем мотоцикле.

Форсман продолжал экспериментировать и на себе, вводя в сердце контраст, чтобы его работу было лучше видно на рентгеновских снимках. Несмотря на низкое качество изображений и в массе своей безуспешные эксперименты, Форсман продолжал работать над собой до тех пор, пока все пригодные для катетеризации вены на его руках не оказались покрыты шрамами (как и несколько вен в паху).

Несмотря на его самоотверженность, на хирургических конференциях выступления Форсмана ставили в самый конец списка и практически не уделяли им внимания. Разочарованный отсутствием прогресса и прохладным отношением научного сообщества к его работе, Форсман и вовсе отвернулся от кардиологии и занялся урологией. Со временем он открыл частную практику, подобную той, что была у его дяди Уолтера, в небольшом городке в Шварцвальде.

Тем не менее эксперименты Форсмана недолго оставались в забвении. В конце 1930-х годов двое американских ученых, Андре Курнанд и Дикинсон Ричардс, работавшие сначала в Колумбийском пресвитерианском медицинском центре, а затем в госпитале Бельвю в Нью-Йорке, наткнулись на публикации Форсмана и воспользовались его методикой для исследования давления и направления кровотока в сердце. Сначала они проводили свои эксперименты на собаках и шимпанзе, а затем и на людях. В преддверии войны их исследования были интересны федеральному правительству, ведь исследование кровообращения могло способствовать более эффективному лечению травматического шока. В течение десяти лет ученые больницы Бельвю с помощью тонких, всего несколько миллиметров в диаметре, видоизмененных катетеров для мочевого пузыря изучали динамику кровообращения у пациентов с врожденными пороками сердца, перикардитом и ревматизмом. Американская кардиология вступила в новую эпоху.

В 1956 году, спустя почти три десятилетия после эпохального эксперимента Форсмана, он разделил с Курнандом и Ричардсом Нобелевскую премию по физиологии и медицине «за открытия, касающиеся катетеризации сердца и патологических изменений в системе кровообращения». В своей Нобелевской речи Курнанд отдал должное вкладу Форсмана, заметив, что катетер в сердце стал «ключом в замке», которым были заперты тайны физиологии человеческого сердца. Катетеризация сердца, несомненно, была одним из величайших открытий в медицине XX века, и для нее нашлось множество применений она используется для коронарных ангиограмм, коронарного шунтирования, при исследованиях правых отделов сердца; каждая из этих процедур спасла бессчетное множество людей от преждевременной гибели. В своей речи Форсман заявил, что чувствует себя «как сельский пастор, которому только что сообщили, что его назначили епископом». Несмотря на полученную Нобелевскую премию, он так и не вернулся к кардиологии. «Это исследование слишком далеко продвинулось, – писал он. Я тщательно проанализировал ситуацию и пришел к выводу, что никогда не догоню остальных». Он решил, что «честнее довольствоваться ролью главного ископаемого». Форсман продолжал вести свою частную урологическую практику. Первого июня 1979 года он скончался от инфаркта.

Источник: С. Джохар. С открытым сердцем. – М.: Эксмо, 2020. – С. 150-159. Используется изображение bigenc.ru.